Рефераты. Платон      Каратаев и Тхон Щербатый в романе  Война и мир
Платон Каратаев и Тхон Щербатый в романе Война и мир

Платон Каратаев и Тхон Щербатый в романе Война и мир

Платон Каратаев и Тхон Щербатый в романе Война и мир


                                        
Вступление.
    В романе «Война и мир» Толстой, как известно, любил «мысль
народную». Именно мысль, а не то или иное удобочитаемое положение, скажем, о
здоровых началах крестьянской нравственности, воинской отваге русских солдат и
ополченцев и т. д.
Среди множества путей, которыми движется
«люби­мая мысль» писателя, для начала выделим один, образуе­мый сцеплением
«массовых сцен», где перед нами либо устойчивые, либо текучие по составу группы
солдат, горо­жан, мужиков. Впрочем, текучие они или нет, под пером Толстого
обычно возникает целостный образ людского скопления. Множество лиц словно
сливается в одно «ли­цо». И на нем—ожидание, воля, растроганность, гнев— общие,
каждого в отдельности и всех вместе.
Нравственный
пульс людского множества, эпизоды, где он особенно различим, и связь между
ними... Обра­щаясь к этой связи или, точнее, связям, видишь перед собой систему
своеобразных замеров, проводимых писате­лем в глубинах массового сознания.
Каков же их харак­тер и какова здесь система? Попытаемся понять это на примере
двух  человек из народа - Плаон Каратаев
и Тихон Щербатый. Казалось бы, простые русские мужики, солдаты. Какую роль они
могут сыграть в романе вообще, и в раскрытии характеров главных героев в
частности? На первый взгляд - незначительную, но читая роман, мы видим, как Пьер
Безухов испытывает на себе огромное влияние духовной силы, естественности и муд­рости
русских солдат, их стойкости, скромности и отва­ги, свидетелем которых он
становится. Это пробуждает в его душе глубочайший интерес к народу, толкая на
сближение с ним. После казни «поджигателей» у стен Новодевичьего монастыря в
душе Пьера «как будто вдруг выдернута была та пру­жина, на которой все
держалось и представлялось жи­вым, и все завалилось в кучу бессмысленного
сора». Но вечером того же дня Пьер узнал человека по имени Ка­ратаев (пленный
солдатом Апшеронского полка), и распавшийся мир стал понемногу обретать
стройность.
                                           
Платон Каратаев.
Не
случайно Толстой подчеркивает в Каратаеве не солдатское, а чисто крестьянское
начало. Пьер, впервые поставленный в одни условия жизни с мужиком, вдруг
открывает для себя его доброту и трудолюбие, душевное здоровье,
непосредственность, его жизнеспособность, отзывчивость — то есть все те
качества, которыми так восхищался в русском мужике и сам Толстой. И не случайно
Платон Каратаев появляется в романе именно в тот момент, когда Пьеру нужно на
что-то опереться, чтобы вернуть себе веру в добро и правду, утерянную им после расстрела
французами русских, обвиненных в поджоге Москвы. Благодаря Каратаеву, пишет
Толстой, «прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких-то новых и
незыблемых основах, воздвигался в его душе».
Образ
Платона Каратаева вызывал самые разно­образные суждения у исследователей
творчества Тол­стого. Для Пьера Безухова Платон Каратаев является
олицетворением всего «рус­ского, доброго и круглого». Движения у него успокои­тельные
и аккуратные. Он все умеет делать «не очень хо­рошо, но и не дурно». Живет, ни
о чем не задумываясь, как птица. Каждый вечер произносит: «Положи, госпо­ди,
камушком, подними калачиком», а утром, проснув­шись, приговаривает:  «Лег — свернулся, встал — встряхнулся». Он
всему радуется, во всем умеет находить светлые стороны. Платон Каратаев учит
Пьера не­злобивости, всепрощению, терпеливости и самоотрече­нию. Он
рассказывает, что был «давнишним солдатом» но никогда не любил военную службу.
Попав в плен он сразу отбросил от себя все солдатское и возвратился «к
прежнему, крестьянскому, народному складу». Платон всегда деятелен: печет,
варит, шьет, тачает сапоги, строгает свою палочку. А по ночам, когда закончен
трудовой день, позволяет себе побеседовать, спеть песни Его крестьянский склад
характера, бесконечные прибаутки стали для Пьера воплощением «духа простоты
правды». Но вместе с тем Пьер понимает, что никаких привязанностей у Платона
Каратаева нет, ему неведомы чувства дружбы, любви.
«Круглый»
Каратаев выполнил свою миссию — «остался навсегда в душе Пьера». А этот? «Пьер
не знал отчего; но с тех пор, как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать
усилие над собой, чтобы подойти к нему... Пьер отходил от него подальше и не
думал о нем». И прежде, чем до сознания Пьера дошло, что Каратаев убит, в его
подсознании возник образ: Каратаев—капля из водяного шара, которая была и
которой больше нет. «Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез»,—думает Пьер. И,
пожалуй, без этого «исчез» были бы неполны для Пьера каратаевские уроки:
Каратаев для успешного вы­полнения своей роли не должен задерживаться среди
живых.
 Интересно, что в черновых набросках к роману
Ка­ратаев выглядит значительно более земным и телесным, чем в окончательной
редакции. Он острее откликается на происходящее, у него спокойно-веселый голос.
Существует точка зрения, что Платон Каратаев, по мысли Толстого,— обобщенный
образ русского народа, отражает особенность русского национального харак­тера,
его психологию. Действительно, в фигуре Каратаева воплощен определённый тип
народной жизни, складывавшийся веками и особенно хорошо различимый в пору
общественных взрывов, когда он яснее всего обнаруживает себя через социальное
поведение, нравственный уклад той части русского крестьянства, которая «плакала и
молилась, резонерст­вовала и мечтала, писала прошения и посылала «ходоков». Итак,
жизненные корни каратаевского типа до­статочно очевидны, и на вопрос: «Что
именно отразилось в Каратаеве?»—исследователи отвечают без заметного разнобоя.
Гораздо сложней с вопросами другого рода: «Что в нем выражено?», «Как он
включен в толстовское сцепление идей?»
     Есть взгляд, согласно которому Каратаев — назида­тельная
схема, патриархальный мужичок в ореоле свя­тости. Он совершенен и никуда не
движется. Его усредненность и внеличное со­вершенство в человеческом смысле —
аномалия (недаром среди товарищей по бараку он слывет блаженненьким,
«Платошей», почти дурачком), и вряд ли справедлив взгляд, будто Каратаев
вместил в себя авторские упова­ния. Одна из главных миссий Каратаева, живущего
внутри и по законам художественного целого,— быть олицетворением согласия,
своеобразной эмблемой истины для ищущего героя, или «мерой простоты и правды»,
как определяет важную функцию этого образа П. Громов в  книге «О стиле Льва Толстого «Диалектика
души» в «Войне и мире»[1].
Не забудем, что именно благодаря «круглому» Платону Пьер Безухов открыл для
себя за­кон «водяного шара».
Да, облик Каратаева очень
легко совмещается с хрестоматийными положениями толстовства, и заключение: «Вот
он, толстовский идеал»—возникает почти автома­тически. Только, доверившись
логическому автоматизму, мы рискуем далеко уйти от толстовской художественной
логики. Согласимся на минуту, что Каратаев—безуслов­ный идеал. Тогда перед нами
сразу же встает трудно выполнимая задача—примирить Каратаева и Наташу Ростову.
Рядом с «переполненной жизнью», обаятельной Наташей Каратаев — великий пост.
Она интересна прежде всего тем, что неповторима, он — тем, что повто­рим
(«...жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла, как отдельная
жизнь»), ее пристрастия, симпа­тии и антипатии всегда избирательны, Каратаев
добр ко всем без разбора; Наташа импульсивна, переменчива, подвижна, Каратаев
неизменен и монотонен в своем обезличенном любвеобилии.
На первый взгляд Каратаев весь—в будничном и
житейском. Он не страстотерпец, не иссохший схимник, а земной крестьянин,
российский мужик, которому, ка­жется, век износу не будет. В свои пятьдесят лет
«он не понимал, что такое усталость и болезнь»; зубы его «бы­ли все хороши и
целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его
имело вид гибко­сти и в особенности твердости и сносливости». И при всем том
Каратаев с самого начала «не жилец».
«...Платон Каратаев остался
навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворе­нием
всего русского, доброго и круглого». Эти строки, написанные в интонации
главного итога, прощания с героем, на самом деле предваряют его развернутую ха­рактеристику,
как бы незаметно переводя историю его жизни в план «прошедшего совершенного».
Показаться, побыть среди обыкновенных людей и затем исчезнуть, обратившись в
дорогое воспоминание,—таков удел Пла­тона. Платон — мужик без мужиковатости.
По-своему он даже поэтичен. Только у поэтичности этой не под­контрольные
Платону истоки. Она как бы проходит сквозь него, не вобрав в себя каких-либо
индивидуальных платоновских примет. И, пройдя сквозь, тревожит Пьера заунывной
песней, мягкой улыбкой, ладным крестьянским словом. То есть Пьера тревожит
поэзия того мира, который научил Платона выговаривать са­мые мягкие, «песенные»
стороны известного ему уклада, не добавляя ничего от себя. Но глашатай этих
поэтических сторон Каратаев не очень прочно стоит на грешной земле. В его
чертах, фи­зических и душевных движениях есть оттенок тихой, «нездешней»
благости. «Задумчивая улыбка», «грусть», «тихий восторг», «выражение тихой
торжественности», «выражение радостного умиления»—такими или по преимуществу
такими красками Толстой рисует психо­логический портрет Каратаева.
 Но не
надо забывать, что Платон Каратаев в романе лишь один из представителей народа
и автор посвящает ему сравнительно небольшое коли­чество страниц. В романе
изображено много крестьян­ских типов: Данила, Феропонтов, Тихон Щербатый,
Лаврушка и другие. Это свидетельствует о том, что Толстой никогда не
предполагал сделать Платона Кара­таева одним из главных народных персонажей
своей эпопеи.  Хотя многое в этом
смиренном Платоне ему симпатично. Незлобивость, покорность, которые свойственны
Платону Каратаеву, были присущи большей части рус­ского крестьянства даже
спустя почти сто лет после вой­ны с Наполеоном. Что же до крестьянского
здоровья Платона, то оно совсем иной природы, чем, до­пустим, грубая сила
Тихона Щербатого.
Так
что, открыв тип Платона Карата­ева, Толстой ни в какой мере не погрешил против
жизненной правды, хотя, несомненно, он для него положительный персонаж. Как бы
желая противопоставить безропотности Ка­ратаева бунтарские силы, живущие в душе
русского крестьянства. Толстой в главах, следующих после тех, в которых мы
знакомимся с Платоном, рисует еще один образ русского мужика.
                                                 Тихон Щербатый.
 «Тихон Щербатый был один из самых нужных лю­дей в партии. Он был
мужик из Покровского под Гжатью» — такими скупыми и точными словами пред­ставляет
нам Толстой этого своего героя. Если говорить о Щербатом, то сам облик его
спосо­бен натолкнуть читателя на простейшую дедукцию: Тол­стой славит народную
войну, а Тихон—внушительного вида мужик-партизан да еще «один из самых нужных
людей в партии» Денисова, вдобавок ко всему его зна­менитый топор, которым он оборонялся
от французских «шпажонок», в чем-то сродни метафорической «дубине» (на своем
отвлеченном уровне она тоже встречается со «шпажонками»); следовательно,
толстовское прославле­ние народной войны самым непосредственным образом
распространяется на Щербатого. Зримые следы этой де­дукции мы без труда
обнаружим и в учебниках, и в ка­питальных работах. Но, думается, вопрос об
освещении в романе фигуры Тихона не так уж прост. Стоит, напри­мер, отметить,
что, знакомясь с Тихоном, мы постигаем не столько характер, сколько
характерность. Тихон ха­рактерен как живое воплощение всесокрушающей силы,
разбуженной французским нашествием в народном «мо­ре» России. И Толстой,
подробно повествуя о выказан­ных Щербатым способности и охоте к партизанской
вой­не, позволяет нам ощутить, какова же эта сила в пря­мом, неуступчивом
действии.
«Тихон, сначала исправлявший черную работу
рас­кладки костров, доставания воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал
большую охоту и способность к пар­тизанской войне», «Тихон был самый полезный и
храб­рый человек в партии»—в такого рода оценках и харак­теристиках скрыто
недвусмысленное авторское одобре­ние действий и энергии Тихона, изгонявшего из
пределов русской земли наполеоновских солдат.
Но, как мы помним, ставя в положительный, даже
па­тетический контекст слова о «гвоздящей» по головам «дубине». Толстой далек
от поэтизации мести в ее гру­бой физической конкретности. Примерно то же и в
тол­стовском освещении фигуры Щербатого, которое, помимо критерия объективной
полезности этого героя, подчине­но и критерию этическому.
Теперь переведем взгляд на Тихона, только что
побывавшего у французов. «Длинные мота­ющиеся руки», «маленькие узкие глаза»,
«вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку», «плоские, вы­вернутые в
лаптях ноги», «неожиданно и гибко лег на брюхо»—таковы подробности Тихонова
«портрета», вряд ли рассчитанные на привлечение к этому герою чи­тательских
сердец. Прибавьте сюда развернутое сравне­ние с волком или хлесткое словцо
«меренина здоровен­ный», оброненное в адрес Тихона кем-то из казаков, и вы вряд
ли скажете, что получили наглядное представ­ление о его человеческой
привлекательности. Да, Тихон силен, расторопен, сметлив и бесстрашен. Но
Толстой не дает нам пройти мимо того факта, что че­ловека Тихон убил, словно
волк овцу задрал[2]. Не только
без тени нравственной оглядки на совершенное, но и без физической брезгливости
к самому акту убийства. «Слу­чай этот,—пишет Толстой о Тихоновом ранении,—имел
на Тихона только то влияние, что после раны он редко приводил пленных». Приводил
редко. Но брал, судя по всему, не меньше прежнего. Если бы Тихон умел связно
рассуждать и вдобавок видел прок в рассуждениях, он мог бы в споре о пленных
выдвинуть такой примерно ре­зон: «Кто же им не велел меня двадцать раз
поймать?» Или по поводу их отправки под конвоем в тыл: «Ты по­шлешь их сто
человек, а придут тридцать. Помрут с го­лоду или побьют. Так не все ли равно их
и не брать?»
Основная масса казаков и гусар Денисова, как
это почти всегда бывает на войне, держится кучно, смотрит на вещи трезво, «с
прикидочкой», не обнаруживая ни чрезмерной горячности, ни пестроты мнений.
Война для них труд, неизбежность, но не потеха и не душевное ув­лечение. Уже по
одному этому «особенный» (своей си­лой, рьяностью, выражением торжества и
самодовольст­ва) Тихон неизбежно оттирается массой в сторонку. Не вызывая ни у
кого восторга или воинской зависти, он слывет всеобщим шутом (примерно так же,
как в среде пленных Платон Каратаев, представлявший другую,
благостно-непротивленческую крайность). Что же до его беспощадности,
то здесь, основная масса отряда, отделена от него своим добрым отношением к
пленному барабанщику. В общем грань между массой и «особен­ными» достаточно
заметна. Только она отнюдь не озна­чает их глухой изоляции от большинства. Нет,
тут действуют не нормы обычной морали, а ско­рее законы природного отбора. Те
бесстрастные законы, на службе у которых состоит Тихон и  чьи акции резко повышаются именно в такое
время. Но времена переменчивы, а Тихон посто­янен. И, возможно, своим
постоянством он мешает забыть о переменчивости времен.
Тихон
Щербатый — лицо эпизодическое. Но в отряде Денисова он выделяется своей
отвагой, ловкостью, бес­страшием. Уходя ночью на добычу, он каждый раз приносит
с собой французское платье и оружие. Он не любит ездить верхом, а всегда ходит
пешком, никогда не отставая от кавалерии. Он владеет топором «как волк владеет
зубами». В нем есть что-то от русских былинных богатырей,— Тихон может вытащить
за хвост лошадь из болота, выворотить плечом из грязи повозку, пройти за день пятьдесят
верст. Перечислив все его положитель­ные качества. Толстой настойчиво
повторяет: «Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии».
И
все же командир отряда Денисов, на чьей стороне явные авторские симпатии, не
называет Тихона Щербатова иначе как «бестия» или «шельма». При этом он высоко
ценит храбрость и ловкость Тихона, берет его с собой в разъезды, зачисляет в
казаки, дает ему ответ­ственные поручения. Но если в Платоне Каратаеве Тол­стой
все время подчеркивает начало душевное, его доброту, смирение, чувство
достоинства, то в Тихоне Щербатом наряду с его положительными чертами четко
проступают и отрицательные. Ему ничего не стоит, глядя в глаза командиру,
солгать, но ложь его так изворотлива, что уличить его в ней трудно. Тихон
Щербатый лишен человеческой привлекательности. Толстой дает почув­ствовать
читателю, что для него не существует нрав­ственных критериев, что он
непоэтичен. «Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не
побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков,
гусаров и сам охотно поддавался этому чину»,— пишет Толстой. Да и окружающие,
отдавая должное его боевым подвигам, не принимают Тихона всерьез, как человека
в высоком смысле этого слова, и не относятся к нему с пиететом.
Можно утверждать, что
Толстой отнюдь не считает "тихоновщину"
явлением паразитирующим среди здоровых сил жизни. Нет, он не отрицает его
внеличную, внедуховную целесообраз­ность. Можно утверждать и другое: прославляя
естествен­ность, простоту, правду, Толстой с помощью Долохова и Тихона как бы
удерживает свою «природную» мысль от превращения в безоговорочный догмат, или,
выража­ясь фигурально, ставит ее на предохранитель.
                                              Заключение.
Роман закончен, но жизнь продолжается для
остальных людей — и, главное, продолжается противоречие жизни, ее борьба,
которая разрешится не итогом, не фабуль­ным концом, не развязкой романа.
Толстой был все-таки прав, когда заявлял, что он не способен этой классической
литературной развязкой поставить известные «границы» развитию действия и
«вымышленным лицам» своим. Такой финал «Войны и мира», каким его сделал
Л.Н.Толстой, если и определенный итог отношений лиц, то итог этот
неокончательный и условный, им не уничтожился «интерес повествования» в книге
Толстого. Тем самым подчеркнута относительность самого итога в процессе жизни и
идеи итога как отношения к жизни, точки зре­ния на нее. Действие продолжа­ется
после достигнутого уже итога, исходное противоречие поднимается снова,
завязываются узлы на месте развязан­ных только что прежних. Противоречие
разрешается не логическим выводом, после которого, как это в элемен­тарной
логике, уже противоречия нет. Оно остается в кни­ге Толстого не замкнуто —
противоречие духовного и про­стого, жизни сознательной и непосредственной,
между началами и людьми, которых желал бы, может быть, ви­деть сам автор в
согласии, непротиворечивом единстве — но не в его это власти. Своей концовкой
«Война и мир» — открытая книга, последние слова повествования — это мечты ребенка,
пла­ны жизни, которая вся впереди. Судьба героев романа, этих Болконского,
Пьера, Наташи и Николая,— только звено в бесконечном опыте человечества, всех
людей, и прошлых, и будущих.
                   
                    СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ:
1.
Л.Н.Толстой,
"Война и мир" М., "Советская Россия"
1991г.
2.
П.
Громов «О стиле Льва Толстого  в «Войне
и мире»Л.,  «Художественная литература».
1977г.
3.
В.Камянов,
"Поэтический мир эпоса о романе Л.Толстого "Война и мир", М., "Советский писатель" 1978г.
                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                    
[1] Л., «Художественная
литература». 1977. стр. 465
[2] Можно сравнить: герой
«Казаков» Лукашка, убив абрека. испытывает, не в пример Тихону, нравственное
смущение: «Тоже человек был».
 
                          СОДЕРЖАНИЕ:
1.
Вступление……………………………………………
1
2.
Платон
Каратаев……………………………………... 1
3.
Тихон
Щербатый…………………………………….. 5
4.
Заключение………………………………………..
.8
5.
Список
литературы………………………………….. 9
НОВОМОСКОВСКИЙ
СТРОИТЕЛЬНЫЙ ТЕХНИКУМ
                            РЕФЕРАТ
В чем сходство и различие Платона Каратаева и Тихона Щербатого роман толстого война и мир. Образы каратаева и щербатова как типичных представителей народа в романе. Смысл противопоставления образов платона каратаева и тихона щербатого. Сравнительная характеристика Тихона Щербатого и Платона Каратаева. Тихон Щербатый и Платон Каратаев в романе Война и мир. Герой толстого в романе война и мир платон каратаев. Тихон щербатый и платон каратаев в романе толстого. Война и мир какие герои были в романе война и мир. Образ платона каратаева в романе война и мир. Образ тихона щербатого в романе война и мир. Образы Щербатого и Каратаева в война и мир. Образ т щербатого в романе война и мир. Платон каратаев с бородой война и мир. Платон каратаев в романе война и мир. Тихон щербатый и платон каратаев.

Рефераты. Платон      Каратаев и Тхон Щербатый в романе  Война и мир
Рекомендуем


Рефераты. Платон      Каратаев и Тхон Щербатый в романе  Война и мир