|
Чернышевский Н Г
Чернышевский Н Г
РЕФЕРАТ
Чернышевский.
Н. Г.
Чернышевский, Николай Гаврилович (12(24).VII.1828, Саратов -
17(29).Х.1889, там же) - экономист, философ, публицист, литературный критик,
прозаик. Революционный демократ. Родился в семье священника. До 12 лет
воспитывался и учился дома, под руководством отца, отличавшегося многосторонней
образованностью, и в тесном общении с родственной семьей Пыпиных (двоюродный
брат Чернышевского - А. Н. Пыпин - стал
известным историком литературы).
По собственному признанию,
"сделался библиофагом, пожирателем книг очень рано..." (Поли. собр.
соч. - Т. 1.- С. 632; далее указываются том и страница). В 1812-1845 гг. Ч.
учился в Саратовской семинарии, где ему прочили блестящую духовную карьеру
(сочинения Ч. хранились в семинарской библиотеке). Изучал многие языки, в т. ч.
восточные (под наблюдением профессора Г. С. Саблукова написал "Обзор
топографических названий в Саратовской губернии татарского
происхождения"). Однако духовное поприще не влекло Ч., и, не закончив
семинарию, он поступил в 1846 г. на отделение общей словесности философского
факультета Петербургского университета, где занимался славянской филологией у
профессора И. И. Срезневского (составил "Опыт словаря из Ипатьевской
летописи"); теорией словесности - у профессора А. В. Никитенко (написал
диссертацию "О "Бригадире" Фонвизина"); всеобщей историей;
физикой (долго работал над проектом вечного двигателя) и др. Но академические
занятия составляли лишь часть интересов Ч., все более склонявшихся в сторону
политики (он пристально следил за революционными событиями в Западной Европе
1848 - 1849 гг.), философских и экономических учений (А. Сен-Симон, Ш. Фурье,
Л. Фейербах и др.) После ареста петрашевцев в 1849 г. он отметил в дневнике,
что "сам никогда бы не усомнился бы вмешаться в. их общество и со временем,
конечно вмешался бы" (1, 274). В круг друзей Ч. входила М. Л. Михайлов, петрашевец
А. В. Ханыков, И. И. Введенский (педагог и переводчик, на вечерах у которого
собиралась радикально .настроенная молодежь). За годы учебы в университете (1846-1850)
были выработаны основы мировоззрения. Сложившееся в 1850 г. убеждение в
необходимости революции в России сочеталось с трезвостью исторического
мышления: "Вот мой образ мысли о России: неодолимое ожидание близкой
революции и жажда ее, хоть я и знаю что долго, может быть, весьма долго, из
этого ничего не выйдет хорошего, что, может быть, надолго только увеличатся
угнетения и т. д. - что нужды? <...> мирное, тихое развитие
невозможно". С 1850 г. в дневнике появляются записи свидетельствующие об атеизме. Форму борьбы
за улучшение человеческой жизни видел Ч. и в художественной литературе,
особенно высоко ценя Н. В. Гоголя, М. Ю. Лермонтова, В. Г. Белинского, А. И.
Герцена, Жорж Санд, Ч. Диккенса Он пробовал свои силы в прозе (рассказ о Лили и
Гете, повесть о Жозефине, "Теория и практика" "Отрезанный
ломоть"). Выйдя из университета
кандидатом, Ч., после кратковременной работы репетитором во 2-м
кадетском корпусе в Петербурге, служил старшим учителем словесности Саратовской
гимназии (1851-1853), где говорим в классе "такие вещи, которые пахнут
каторгой!* (1,418). К этому периоду относится его сближение с сосланным в
Саратов историком Н. И. Костомаровым (их объединяло признание огромной роли
народа в истории, хотя Костомаров был далек от революционных выводов). В апреле
1853 г. Ч. женился на Ольге Сократовне Васильевой, дочери саратовского врача,
предупредив ее о грозящей ему, вследствие его образа мыслей, опасности:
"...у нас будет скоро бунт а если он будет, я буду непременно участвовать
в нем" (1. 418). Чувства Ч. к невесте, его мысли о семейной жизни
запечатлены в "Дневнике моих отношений с той, которая теперь составляет
мое счастье. Впоследствии Ч. посвятил жене романы "Что делать?" и
"Пролог". Вернувшись в мае 1863 г. в Петербург, Ч. преподавал во Втором
кадетском корпусе, одновременно готовясь к экзаменам на степень магистра и
работая над диссертацией "Эстетические отношения искусства к
действительности". Диспут по представленной еще осенью 1853 г. профессору
Никитенко диссертации состоялся 10 мая 1855 г. и явился манифестацией материалистических
иней в эстетике, вызвав раздражение университетского начальства. Диссертация
была официально утверждена лишь в январе 1859 г. Параллельно шла журнальная
работа, начатая летом 1853 г. рецензиями в журнале "Отечественные
записки", издаваемом А; А. Краевским. Решающее значение для всей
дальнейшей судьбы Ч. имело его знакомство осенью 1853 г. с Н. А. Некрасовым и
окончательный выбор - весной 1855 г. - между "Современником" и
"Отечественными записками" в пользу некрасовского журнала. С того
времени Ч., вышедший в отставку, занимался почти исключительно журнальной
работой для "Современника" (в 1858 г. редактировал и "Военный
сборник").
Сотрудничество Ч. в "Современнике" (1854- 862),
где его роль быстро стала ведущей (Некрасов в августе 1856 г., уезжая почти на
год 1*а' границу, передал редакторские полномочия 1.), пришлось на период
общественного подъема. (вязанного с подготовкой крестьянской реформы. *
революционной ситуации (1859-1861). Под руководством Ч. и Некрасова, а с 1857
г. и Добролюбова определилось революционно-демократическое направление журнала.
Изменялся состав сотрудников: постепенно уходили критики и писатели
либерально-дворянской ориентации А. В. Дружинин, В. П. Боткин, П. В. Анненков,
Н. Толстой, А. Н. Майков, А. А. Фет, И. С. Тургенев, Д. В. Григорович и др.),
уступая место иномышленникам его руководителей (М. Л. Михайлову, Н. В.
Шелгунову, М. А. Антоновичу, Г. 3. Елисееву и др.), по преимуществу из разночинцев.
В тематике статей журнала возрастала роль политических, экономических вопросов:
с июня 1858г. появляется особая рубрика "Устройство быта помещичьих
крестьян", в 1859 г. журнал становится "литературным и
политическим". направление и тактику "Современника" не полностью
принимали издававшие в Лондоне газету "Колокол" Герцен и Н. П.
Огарев, питавшие в период подготовки крестьянской реформы определенные иллюзии
относительно политики Александра II. В июне 1859 г. Ч. ездил в Лондон
объясняться с Герценом по поводу его статьи "Very dangeruos!!" в
"Колоколе" (№ 44), содержащей резкие выпады в адрес
"Современника" в связи с ироническим освещением в журнале
"обличительной" литературы (материалы сатирического отдела
"Свисток", статья "Литературные мелочи прошлого года" Н. А.
Добролюбова). Следствием поездки было примирительное выступление Герцена в
"Колоколе" (№ 49), однако полностью разногласия искоренены не были;
надежды Герцена на правительство окончательно будут убиты лишь пореформенной
реакцией.
С 1854 г. Ч. вел в "Современнике" отдел критики и
библиографии. В конце 1857 г. он передал его Добролюбову. Встреча и
многочасовая беседа Ч. с Добролюбовым в апреле 1856 г. завершилась приглашением
Добролюбова в постоянные сотрудники "Современника" и положила начало
дружбе, очень много значившей для обоих. Ч. полностью полагался на Добролюбова
как соредактора, заботился о его бытовых, денежных делах. Он очень тяжело
пережил его раннюю смерть в ноябре 1861 г. "Я тоже полезный человек, но
лучше бы я умер, чем он... Лучшего своего защитника потерял в нем русский народ
писал Ч. о Добролюбове. Ч. собрал и уже в 1862 г. частично опубликовал
"Материалы к биографии Н. А. Добролюбова", подготовил первое собрание
его сочинений (Добролюбов Н. А. Соч.: В 4 т. -Пб., 1862).
С приходом Добролюбова в "Современник" Ч.
сосредоточился преимущественно на политической (в 1859-1862 гг. он вел
ежемесячные политические обозрения), экономической, философской темах. В серии
статей, посвященных классовой борьбе во Франции с ее революционными
кульминациями 1830 и 1848 г.: "Кавеньяк" (Современник 1859.-№ 1, 3);
"Борьба партий во Франции при Людовике XVIII и Карле Х" (1858.- № 8,
9); "Франция при Людовике Наполеоне" (не пропущено цензурой, 1859);
"Июльская монархия" (1860) и др., Ч., широко привлекая материалы
западных историков (Ф. Гизо, Л. Блана и др.), интерпретировал события в свете
интересов "работников". Он подчеркивал бесплодность борьбы за
политические преобразования, если они не приводят к улучшению материальных
условий рабочих, лицемерие либералов ("умеренных республиканцев"), в
решительные моменты предающих интересы народа. Считая общественный строй
Западной Европы выше русских феодально-крепостнических порядков, Ч. в то же
время отмечал формальный характер свободы западного "работника" -
"на факте - раба нищеты". Он подверг критике развиваемый многими
буржуазными экономистами принцип невмешательства государства в частное
предпринимательство, свободной конкуренции: "Тюрго" (1858.-№ 9),
"Экономическая деятельность и законодательство" (1859.-№ 2). В
противовес "теории капиталистов" (оправдывающей получение прибыли, в
т. ч. земельной ренты, собственниками, не участвующими в производительном
труде) Ч. развивает, опираясь на некоторые положения классиков английской
политической экономии (А. Смита, Д. Рикардо), "теорию трудящихся", согласие
которой необходимо "полное соединение качеств собственника и работника в
одном и том же лице". При этом Ч., вслед за Фурье. Р. Оуэном, подчеркивает
преимущества крупного производства, объединения работников -
"товарищества" - как формы, наилучшим образом удовлетворяющей
потребностям личности; в апелляции к потребностям и ограничении их "разумными"
проявлялся антропологизм, просветительский рационализм Ч. ("Капитал и
труд", 1860.-№ 1). Наиболее полно свои экономические воззрения Ч. изложил
в примечаниях и переведенным им "Основаниям политической Экономии"
Дж. - Ст. Милля (1860.-№ 2-4, 6- 8, 11) и в "Очерках из политической
экономии (по Миллю)" (1861.-№ 6-10. 12). Он вскрыл тщетность усилий Милля
сочетать интересы капиталистов и рабочих, несостоятельность учения Т. Мальтуса
о превосходящем возможности производства росте народонаселения, обосновал
проект социалистического общественного устройства. К. Маркс писал в послесловии
ко второму изданию "Капитала" о книге Милля: "Это - банкротство
"буржуазной" политической экономии, что мастерски показал уже в своих
"Очерках политической экономии (по Миллю)" великий русский ученый и
критик Я. Чернышевский". (К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве - Т. 1.- С.
524). Применяя разрабатываемую экономическую теорию к специфическим условиям
России, Ч. подчеркивал важность сохранения - после отмены крепостного права -
крестьянской общины как естественной основы "товариществ", считал
возможным благодаря общине избежать для России мучительной капиталистической
ступени развития. ("Критика философских предубеждений против общинного
владения". 1858 - № 12; "Экономическая деятельность и
законодательство". 1859 - №2; "Суеверие и права логики", 1859 -
10). Такой взгляд, характеризующий Ч. как крестьянского, утопического
социалиста, отличался в то же время от славянофильского преклонения перед
общиной (для Ч. она признак отсталости страны), от антитезы молодой России и старого
Запада: "Запад, далеко опередивший нас, далеко еще не исчерпал своих
сил..." (7, 618). Убежденность в прогрессе, несмотря на драматизм многих
эпох - источник исторического оптимизма Ч. ("Апология сумасшедшего";
не пропущена цензурой, 18611 "О причинах падения Рима". 1861.-№ 5).
Наиболее системное выражение взгляды Ч. на природу,
общество, человека получили в его главной философской работе
"Антропологический принцип в философии" (1860.--№ 4-5). Творчески
развивая антропологическую теорию Фейербаха, Ч. вносит в нее классовые мотивы,
тем самым преодолевая антропологизм и устанавливая иерархию
"эгоизмов": "...общечеловеческий интерес стоит выше выгод
отдельной нации, общий интерес целой нации стоит выше выгоды отдельного
сословия, интерес многочисленного сословия выше выгод малочисленного" (7,
286)., В целом статьи Ч. своей неизменно сильной стороной имеют защиту интересов
самого "многочисленного сословия" - русских крестьян, французских
рабочих, "простолюдинов". Он "был также революционным
демократом, он умел влиять на все политические события его эпохи в
революционном духе, проводя через препоны и рогатки цензуры идею крестьянской революции, идею борьбы
масс за; свержение всех старых властей. "Крестьянскую реформу" 61-го
года, которую либералы сначала подкрашивали, а потом даже прославляли, он
назвал мерзостью, ибо он ясно видел ее крепостнический характер, ясно видел, что
крестьян обдирают гг. либеральные освободители, как липку"
Отношение Ч. к правительственной кампании по крестьянскому
вопросу менялось по мере того, как прояснялась суть реформы. Начиная с 1857 г.
Ч. регулярно освещал экономические и политические аспекты темы, доказывая
необходимость освобождения крестьян с землей, без выкупа или с минимальным
выкупом, сохранения общины, установления крестьянского местного самоуправления
и др. ("О новых условиях сельского быта"., 1858.-№ 2-4; полемика с
противниками крестьянской общины, выступавшими в "Экономическом
указателе" И. В. Вернадского; ведение с июня 1857 г. рубрики
"Устройство быта помещичьих крестьян" и др.). Убедившись же в
грабительском характере готовящейся реформы, Ч. бойкотирует предреформенный
ажиотаж; по обнародовании манифеста 19 февраля 1861 г. "Современник"
прямо не отозвался на него. В "Письмах без адреса", написанных после
реформы и адресованных фактически Александру II (опубл. , за границей в 1874
г.), Ч. обвинил самодержавно -бюрократический режим в ограблении крестьян,
имеющем одно положительное следствие - рост политического самосознания народа:
"Когда люди дойдут до мысли "ни от кого другого не могу я ждать
пользы для своих дел", они непременно и скоро сделают вывод, что им самим
надобно взяться за ведение своих дел".
Рассчитывая на крестьянскую революцию, круг "Современника" во
главе с Ч. в 1861 г. прибегал к нелегальным формам борьбы. Ч. написал
революционную прокламацию "Барским крестьянам от их доброжелателей
поклон". Вместе с воззванием "К молодому поколению" Шелгунова
(при возможном участии Михайлова), "Русским солдатам от их доброжелателей
поклон и "Русским солдатам" Шелгунова прокламация Ч. была
осуществлением плана обращения к различным слоям населения. По воспоминаниям
членов "Земли и воли" (А. А. Слепцова, Л. Ф. Пантелеева), Ч. был
причастен к этой подпольной организации, созданной с целью руководства
крестьянским восстанием, ожидаемым к весне 1863 г. (по окончании "временно-обязанного
состояния крестьян", т. е. их работы на помещиков).
В обстановке растущей пореформенной реакции (расстрел
крестьян в с. Бездна Казанской губ., репрессии против студентов и закрытие
Петербургского университета, арест Михайлова, В. А. Обручева и др.) внимание
III отделения все более привлекает деятельность Ч. С осени 1861 г. за ним была
установлена полицейская слежка (использовались и такие средства, как подкуп
прислуги). Но Ч. был умелым конспиратором, в его бумагах не находили ничего
подозрительного. В июне 1862 г. было запрещено на восемь месяцев издание
"Современника" и "Русского слова".
7 июля 1862 г. Ч. был арестован у себя на квартире (жена с
двумя сыновьями гостила в Саратове). Поводом для ареста послужило перехваченное
на границе письмо Герцена и Огарева к Н. А. Серно-Соловьевичу, в котором
предлагалось издавать "Современник" в Лондоне или в Женеве. В тот же
день Ч. стал узником Алексеевского равелина Петропавловской крепости, где
пробыл до вынесения приговора - гражданской казни, состоявшейся 19 мая 1864 г.
на Мытнинской прощали. Он был лишен всех прав состояния и присужден к 14 годам
каторжной работы в рудниках, с последующим поселением в Сибири; Александр II
сократил срок каторги до 7 лет. Судебный процесс по делу Ч. тянулся очень долго
из-за отсутствия прямых улик; роковую роль в нем, как и в делах Михайлова и
арестованного позднее Шелгунова, сыграли написанные Вс. Д. Костомаровым
(участвовавшим в напечатании прокламаций) фальшивые бумаги. В вину Ч.
вменялись, помимо написания "Барским крестьянам...", также его
подцензурные статьи в "Современнике"; Ч. и его друзья тщетно боролись
с полным отсутствием законности.
В крепости Ч. обратился к художественному творчеству. Здесь,
с 14 декабря 1862 г. по 4 апреля 1863 г., был написан роман "Что делать?
Из рассказов о новых людях". За ним последовали оставшиеся незаконченными
повесть "Алферьев" (1863) и роман "Повести в повести"
(1863), "Мелкие рассказы" (1864). Увидел свет - по недосмотру цензуры
- лишь роман "Что делать?" (Современник. - 1863.-ЛГо 3-5).
20 мая 1864 г. Ч. под конвоем отправили в Е Сибирь, где он
находился сначала на руднике Кадае Нерчинского округа (месте каторги и скорой
смерти Михайлова), а с сентября 1865 г. - в тюрьме Александровского завода. По
официальному разрешению в Кадаю в августе 1865 г. приезжала на несколько дней
О. С. Чернышевская с сыном Михаилом. Круг общения Ч. на каторге составляли
политические заключенные (С. Г. Стахевич. П. Ф. Николаев и др.), впоследствии
вспоминавшие о читках Ч. не дошедших до нас художественных произведений, в
особенности сожалевшие о пропаже отосланного в Петербург Пыпину романа
"Старина", вобравшего в себя обширный автобиографический материал.
Его продолжением был "Пролог. Роман из начала шестидесятых годов"
(написан в 1867- 1870 гг.; первая часть - "Пролог пролога" - опубл. в
Лондоне в 1877 г.; в России роман был издан полностью в 1906 г.). Сохранились
также пьесы "Драма без развязки", "Мастерица - варить
кашу", повесть "История одной девушки", рассказы "Кормило
кормчему", "Знамение на кровле" и др.; почти все они были
задуманы как части неосуществленных полностью больших циклов.
Каторга, срок которой истек в 1871 г., оказалась преддверием
к худшему испытанию - поселению в Якутии, в городе (а в сущности в глухом
поселке, где тюрьма была лучшим зданием) Вилюйске, отличавшемся губительным
климатом. Здесь Ч. был единственным ссыльным и мог общаться только с жандармами
и местным якутским населением; переписка была затруднена, а часто специально
задерживалась. Все же Ч. узнал в 1877 г. о смертельной болезни Некрасова и
успел передать ему - в письме к Пыпину - слова любви и прощания (15, 86-88). Т.
к. бумаги Ч. отбирались при обысках, он писал и сам уничтожал написанное (из
созданного в Вилюйске сохранились две части романа "Отблески
сияния"). Только в 1883 г., при Александре III, под давлением требований
"Народной воли" Ч. было разрешено переселиться в Астрахань. Резкая перемена
климата очень повредила его здоровью.
Годы крепости, каторги и ссылки (1862-1883) не привели к
забвению имени и сочинений Ч.- его слава мыслителя и революционера росла,
вдохновляя на смелые планы его освобождения (ему пытались устроить побег Г. А.
Лопатин в 1871 г., И. Н. Мышкин в 1875 г., оба были арестованы; были и другие
попытки). Сам Ч. никогда не просил о смягчении своей участи, в частности, летом
1875 г. отказался от подачи прошения, к которому его пытались склонить власти.
"А что касается лично до меня, - писал он жене в 1871 г., - я сам не умею
разобрать, согласился ли б я вычеркнуть из моей судьбы этот переворот, который
повергнул тебя на целые десять лет в огорчения и лишения. За тебя я жалею, что
было так. За себя самого совершенно доволен. А думая о других, - об этих
десятках миллионов нищих, я радуюсь тому, что без моей воли и заслуги придано
больше прежнего силы и авторитетности моему голосу, который зазвучит же
когда-нибудь в защиту их" (14, 504).
По приезде в Астрахань Ч. надеялся вернуться к активной
литературной деятельности, однако публикации его работ, хотя и под псевдонимом,
были затруднительны. Основным источником заработка, в котором крайне нуждалась
семья Ч., стали переводы, тяготившие Ч. тем более, что его глубоко не
удовлетворяли субъективно - идеалистические воззрения авторов переводимых книг
("Энергия в природе" В. Карпентера, многотомная "Всеобщая
история" Г. Вебера и др.). Используя приемы работы с Миллем, Ч. снабжал переводы
вступительными статьями, послесловиями, нередко выбрасываемыми при издании. Все
же Ч. удалась опубликовать некоторые собственные философские работы:
"Характер человеческого знания" (Русские ведомости 1885.- М. 63-64,
под псевдонимом Андреев), "Происхождение теории благотворности борьбы за
жизнь" (Русская мысль. - 1886. - ЛГ 9, за подписью Старый трансформист).
Вместе с написанным в 1888 г. предисловием к предполагаемому 3-му изданию
"Эстетических отношений..." (состоявшемуся лишь в 1906 г.) эти работы
Ч. заключают в себе резкую критику неокантианства, агностицизма
("иллюзионизма"), характерного для многих философов и естественников
тех лет. Из художественных сочинений Ч. опубликовал "Гимн Деве неба"
(Русская мысль. - 1885.- № 7, под псевдонимом Андреев). Писал повесть
"Вечера у княгини Старобельской". Получив спасенные Антоновичем после
ареста Ч. "Материалы к биографии Н. А. Добролюбова", готовил их к
изданию и успел опубликовать первый раздел (Русская мысль. - 1889.- № 1-2).
Первый том вышел в 1890 г., после смерти Ч.
При всей интенсивности работы Ч. самые дорогие для него
замыслы - в частности, создание давно задуманных популярных энциклопедий по
разным отраслям знаний - осуществить не удалось. В июне 1889 г. .Ч. получил
разрешение вернуться на родину, в Саратов. Он строил большие планы несмотря на
резко ухудшавшееся здоровье. Умер от кровоизлияния в мозг, похоронен на
Воскресенском кладбище в Саратове.
В разностороннем наследии Ч. важное место занимают работы по
эстетике, литературная критика, художественное творчество. Во всех этих
областях он выступил новатором, возбуждающим по сей день споры; к Ч. применимы
его собственные слова о Гоголе как писателе из числа тех, "любовь к
которым требует одинакового с ним настроения души, потому что их деятельность"
есть служение определенному направлению нравственных стремлений" (3, 21).
Эстетическая теория Ч., изложенная в его диссертации
"Эстетические, отношения искусства к действительности" (Спб. , 1855).
а также в авторецензии (Современник. - 1855.- № 6) и ряде работ 1854 г. (из них
в особенности важна статья "О поэзии. Сочинение Аристотеля" //
Отечественные записки. - 1854.- № 9). знаменовала перелом в истории эстетики,
разрыв с ее, идеалистической традицией. Концепции искусства как создания идеала
в эстетике Г. В. Ф. Гегеля (и его популяризатора Ф. Фишера, часто цитируемого в
диссертации) Ч. противопоставил материалистическую формулу прекрасного:
"прекрасное есть жизнь", "прекрасно то существо, в котором видим
мы жизнь такою, какова должна быть она по нашим понятиям; прекрасен тот
предмет, который выказывает в себе жизнь или напоминает нам о жизни..."
(2, 10). Объективным критерием прекрасного выступает у Ч. превосходство
предмета над другими в данном роде (при существенной оговорке, что не все роды
прекрасны). В субъективном же критерии прекрасного - "наших понятиях"
- Ч. подчеркнул социальную обусловленность эстетических вкусов (разных в
крестьянской среде и у аристократии), отказывая многим из них в истинности
(напр. романтическому "увлечению бледною, болезненною красотою" - 2,
11). Так антропологическая,
фейербаховская посылка об общечеловеческих потребностях осложняется
указанием на социальную почву эстетического идеала. Считая, что потребности (не
болезненно-фантастические) человека в прекрасном вполне удовлетворяются
действительностью, Ч. пересматривает вопрос о содержании искусства, расширяя
его границы до "общеинтересного в жизни" (2, 82). и о его задачах.
Первая из них - воспроизведение жизни была намечена, по Ч., еще в античной
эстетике) (Платон, Аристотель), полагавшей сущность искусства в подражании
человеческой жизни (Ч. отмечает искажение этой мысли классицистами, говорившими
о подражании природе в искусстве: "подражание природе чуждо истинному
поэту, главный предмет которого - человек" (2, 278). Однако
воспроизведение жизни, хотя и требует активности художника - "способности
отличать существенные черты от несущественных" (2, 80), составляет лишь
формальное начало искусства. Две другие задачи, искусства - объяснение жизни и
вынесение приговора ее явлениям; они особенно полно могут быть осуществлены в
литературе ("поэзии"), которая "представляет полнейшую
возможность выразить определенную мысль. Тогда художник становится мыслителем,
и произведение искусства, оставаясь в области искусства, приобретает значение
научное" (2, 86).
В содержании искусства - "учебника жизни" -
подчеркивается общее с наукой и нравственной деятельностью человека.
Манифест материалистической эстетики Ч. не свободен от
противоречий. Блестяще показав жизненную основу прекрасного и типического и
призвав в то же время художников к овладению передовым мировоззрением, Ч.
недостаточно связал субъективную сторону содержания искусства (объяснение жизни
и вынесение приговора) с творческим, в т. ч. формотворческим, процессом и
ограничил роль фантазии. В результате положение о том, что "жизнь не думает
объяснять нам своих явлений", в то время как "в произведениях науки и
искусства это сделано (2, 87), осталось в значительной мере декларативным,
поскольку не была до конца прослежена специфика объяснения жизни на "языке
искусства". Недооценка Ч. творческой типизации, особенно заметная на фоне
гегелевского учения об идеализации в искусстве, отчасти была полемической
издержкой "апологии действительности сравнительно с фантазиею" (2,
89). Уязвимым было и отрицание закономерности трагического, сведение его к
"ужасному в человеческой жизни" (2, 301). Впоследствии Ч. показал
огромную роль творческой типизации, на службе у которой и состоит фантазия,
вымысел. Так в творчестве Пушкина им подчеркнута огромная роль долго
обдумываемого плана, предшествующего исполнению: "Прояснить в своем уме основную
мысль романа или драмы, вникнуть в сущность характеров, которые будут ее
проявлять своими действиями. сообразить положения лиц, развитие сцен - вот что
1 важно..." (2, 452).
Диссертация Ч., большинству читателей известная по
авторецензии, вызвала острые дискуссии. Ее не приняли многие ведущие писатели и
критики (Тургенев, Л. Толстой, Анненков, Дружинин и др.), упрекавшие автора в
умалении искусства. Эстетика была областью, где раньше всего обнаружились
расхождения между либералами и демократами присутствовавший на защите диссертации Шелгунов отметил,
что "умственное направление
шестидесятых годов <...> в первый раз в своем зачаточном виде было провозглашено в 1855 г. на
публичном диспуте в Петербургском
университете"
Литературная критика Ч., опирающаяся на его эстетическую
теорию, в то же время понималась им как публицистическая деятельность, для
которой важны тесная связь с читателем и понимание его интересов:
"Отвлеченные истины могут быть уместны в ученом трактате, но слова
публициста должны прежде всего сообразоваться с живыми потребностями известного
общества в данную минуту" (5, 648). Такими Ч. считал "слова" Г.
Э. Лессинга, Белинского. Собственно критике, ее истории и теории, посвящены
программные статьи: "Об искренности в критике" (1854.-№ 7); цикл
"Очерки гоголевского периода русской литературы" (1856.-№ 12,
1856.-№1 1-2, 4, 7, 9-12), к ним примыкает цикл "Лессинг, его время, его
жизнь и деятельность" (1856.-№ 10-12; 1857.- № 1-4, 6). где деятельность
немецкого просветителя осмысляется в свете сходной русской общественно-
литературной ситуации.
В соответствии с выдвинутыми в диссертации задачами
искусства Ч. считает (в статье "Об искренности в критике") важнейшим
критерием оценки произведения истинность его общей идеи, "мысли". Ее
фальшивость оправдывает резкость тона критика, менее всего щадящего признанные
авторитеты: "...жар нападения должен быть соразмерен степени вреда для
вкуса публики, степени опасности, силе влияния, на которые вы нападаете"
(2, 257). Поэтому "превосходная в художественном отношении, но
приторная" поэма Гете "Герман и Доротея" заслуживает более
строгого суда, чем какая-нибудь другая идиллическая поэма какого-нибудь посредственного
писаки" (2, 257). С нелицеприятной критикой выступил сам Ч. в своих первых
рецензиях на произведения популярных писателей: "Роман и повести М.
Авдеева" (1854.- № 2), "Три поры жизни. Роман Евгении Тур"
(1854.- № 5), выявляя их подражательность, пустоту содержания, ложный пафос. За
"ошибочное направление" (2, 240) - идеализацию патриархального купеческого
быта - он осудил пьесы "Не в свои сани не садись" и "Бедность не
порок" А. Н. Островского: "бедность не порок. Комедия А.
Островского" (1854.- № 5), резко разойдясь в оценках с
"органическим" критиком А. А. Григорьевым. На примере этих не
свободных от славянофильских мотивов пьес Ч. доказывал, что "ложные по
своей основной мысли произведения - бывают слабы даже и в чисто художественном
отношении" (2, 240). Последующая оценка этих пьес Добролюбовым в статье
"Темное царство", в соответствии с принципами "реальной
критики", будет значительно мягче.
В "Очерках..." Ч. охарактеризовал, через их
отношение к Гоголю и гоголевскому, до сих пор "единственному сильному и
плодотворному направлению" (3, 6), деятельность ведущих критиков,
журналистов 30-40 гг.: Н. А. Полевого. О. И. Сенковского, С. П. Шевырева, круга
пушкинского "Современника", Н. И. Надеждина, Белинского (имя
которого, по цензурным условиям, было названо лишь в пятой статье цикла).
Подчеркнуты некоторые общие условия эффективности критики: наличие системы
убеждений; забота о распространении своих мнений в публике (чуждая критикам
пушкинского круга - почитателям Гоголя); эстетический вкус; умение "говорить
о том, что нужно нашей публике в наше время" (3, 225) отличающее
Белинского. Как "образователя" Белинского Ч. выделяет Надеждина,
привившего русской критике начала эстетики Ф. Шеллинга: "От него узнали у
нас, что поэзия есть воплощение идеи <...>; что красота формы состоит в
соответствии ее с идеею" (3, 163-164). Но первое проявление самостоятельности
русской мысли Ч. видит в Белинском и его сподвижниках, последовательно
развивших и применивших к русской действительности диалектику Гегеля.
Белинского Ч. считает и первым историком русской литературы, определившим
исторические заслуги многих писателей до Пушкина (М. В. Ломоносова, Г. Р.
Державина. Н. М. Карамзина и др.) и тем самым положившим "границы
отрицанию" (3.193), которое у противников классицизма (Полевой) и
романтизма (Надеждин) было абсолютным. В деятельности Белинского Ч. в
особенности выделяет 40 гг., когда критик преодолевает идущий от гегелевской
системы "квиетизм" и проникается передовыми стремлениями времени
(важнейшие из них - "гуманность и забота об улучшении человеческой
жизни" - 3, 302). Отсюда и горячая защита Белинским Гоголя,
"натуральной школы", и полемика с апологетами "чистого
искусства" (а по существу принципа "эпикуреизма"). Ч. подчеркнул
возрастающую публицистичность критики Белинского, статьи которого за 1846-1848
гг. изобилуют рассуждениями об отраженных в произведении общественных вопросах:
"...в осьмой и девятой статьях, заключающих разбор "Онегина",
эпизоды подобного рода занимают уже наибольшее число страниц" (3, 275).
Акценты, расставленные Ч. в его разборе критики Белинского
(предпочтение последнего периода, оправдание публицистических отступлений и
др.), как и интерпретация творчества Пушкина и Гоголя, расходились с мнениями
"эстетической" критики. Борьба между либералами и демократами в
середине 50 гг. нередко формулировалась ее участниками как защита "пушкинского"
или "гоголевского" направления в литературе, чему способствовали
издания сочинений обоих писателей, осуществленные Анненковым и П. А. Кулишем.
Наиболее развернутым ответом на "Очерки..." Ч. со стороны
"эстетической" критики была статья Дружинина "Критика гоголевского
периода и наши к ней отношения" (Библиотека для чтения. - 1856.-№ 11), где
Пушкин интерпретировался как поэт "чистого искусства", противопоставляемого
"дидактике". Ч. откликнулся на издания Пушкина - еще до
"Очерков..." ("Сочинения А. С. Пушкина" // Там же. - 1855 -
2-3, 7-8) и Гоголя ("Сочинения и письма Н. В. Гоголя" // Там же. -
1857.-№ 8), подчеркивая, что при огромности заслуг Пушкина как первого русского
поэта- художника (здесь Ч. опирался на суждения Белинского) творчество Гоголя
гораздо больше связано с современной русской действительностью: он "первый
научил нас знать наши недостатки и гнушаться ими" (4, 665). За анализом Ч.
трагических заблуждений Гоголя и их истоков (этой цели служила отчасти и статья
об одном из духовных учителей Гоголя: "Сочинения В. Жуковского" //
Там же. - 1857.- № 5) проступал идеал критика - гармония между мировоззрением и
творчеством писателя.
Сложность проблемы соотношения мировоззрения и творчества, в
особенности реалистического, с которой столкнулся Ч. прежде всего при анализе
наследия Гоголя, стимулировала эволюцию его критического метода. Предвосхищая
обоснованные позднее Добролюбовым в статье "Темное царство" (1859)
принципы "реальной критики", он высоко оценивает некоторые
произведения за реализм отражения жизни, даже при уязвимости их авторской
тенденции. Так, у А. Ф. Писемского. воззрение которого на крестьянский быт
"не подготовлено наукой" (4, 571), Ч. находит социальное обличение,
вытекающее из самой достоверности изображения ("Очерки из крестьянского
быта А. Ф. Писемского".- 1857.-№ 4). Не оспаривая прямо тургеневскую мысль
о стихийности чувства, выразившуюся в повести "Ася" ("Русский
человек на rendez-vous" // Атеней. - 1858. - № 18), Ч. подчеркивает
зависимость характера героя, господина М (которому свойственна эта стихийность)
от условий его формирования: "Лучше не развиваться человеку, нежели
развиваться без влияния мысли об общественных делах, без влияния чувств, пробуждаемых
участием в них" (5, 169). Разбор любовного сюжета повести перерастает в
суд над дворянским либерализмом, не подготовленным к "решительной
минуте", под которой имеется в виду прежде всего освобождение крестьян.
Важнейшим открытием Ч., сделанным также на базе "реального" метода,
было определение особенностей таланта молодого Л. Толстого: его формы
психологизма (изображения "диалектики души"), находящейся в прямой
связи с пафосом писателя - "чистотой нравственного чувства"
("Детство и отрочестве). Сочинения графа Л. Н. Толстого. Военные рассказы
Л. Н. Толстого". 1856.-№ 12). Некоторая избирательность анализа, выявляющего
прежде всего сильные, реалистические моменты содержания, была в то же время
продуманной тактикой Ч. по отношению к писателям либерально - дворянской ориентации.
Однако критический метод Ч. видоизменялся в зависимости от
свойств произведений: последовательная демократическая авторская тенденция
всегда поддерживалась Ч. (хотя и не заменяла для него таланта: "...тенденция
может быть хороша, а талант слаб..."- 14, 322). К анализу тенденции в
особенности располагала лирика. Любимейшим поэтом Ч. был Некрасов; не имея
возможности писать о поэзии соредактора "Современника", Ч. в. 1856 г.
(когда Некрасов был. за границей) поместил в журнале (№ 11), по выходе
"Стихотворений" Некрасова, столь выразительную подборку его
произведений ("Поэт и гражданин". "Забытая деревня",
"Отрывки из путевых записок графа Гаранского"), что она повлекла за
собой цензурное предостережение журналу. Ч. предсказал долгую жизнь поэзии
Огарева ("Стихотворения К. Огарева" // Там же. - 11850.- № 9),
утверждающей счастье "жить для других" (3, 565) и напоминающей о
Герцене (имя которого было под запретом), высоко ценил А. В. Кольцева ("Стихотворения Кольцева") и др. В прозе он приветствует
"Губернские очерки" М. Е. Салтыкова-Щедрина ("Губернские
очерки" // Там же. - 1857 - № 6), обнаружившие в авторе более высокий, по
сравнению с гоголевским, уровень теоретического обобщения: "Теперь,
например, Щедрин вовсе не так инстинктивно смотрит на взяточничество - прочтите
его рассказы "Неумелые" и "Озорники", и вы убедитесь, что
он очень хорошо понимает, откуда возникает взяточничество, какими фактами
оно поддерживается, какими фактами оно
могло бы быть истреблено. У Гоголя вы
не найдете ничего подобного мыслям, проникающим эти рассказы" (4, 633). Противопоставленные "обличительной" кампании, нападающей на отдельные
злоупотребления (комедия В. А. Соллогуба "Чиновник" и др.).
"Губернские очерки" подробно комментируются Ч. для доказательства наивности
надежд на силу нравственного примера,
якобы способного "устранить действие закона причинности, по которому нравы
народа сообразуются с обстановкою народной жизни" (4. 289).
Отрадный симптом "значительной перемены в обстоятельствах"
(7, 884) видит Ч. ("Не начало ли перемены?" - 1861.-№ 11) в рассказах
В. Успенского, пишущего "о народе правду без всяких прикрас" (7,
856). По Ч.. в рассказах Успенского преодолевается традиция "идеализации"
народа ("Шинель" Гоголя, Григорович, Тургенев), которому нельзя было
помочь ничем, кроме сострадания. В этом последнем большом критическом разборе
Ч. чувствуется ожидание близящейся народной революции: подчеркивая силу
"рутины", обычая в жизни массы, критик отмечает возможность
"минут одушевления" и ставит сложную проблему руководства стихийным
движением. Литературная критика Ч.- органичная часть его революционной
публицистики.
Художественное творчество Ч. не было только вынужденной в
условиях изоляции формой работы: о склонности к беллетристике свидетельствуют и
пробы пера в студенческие годы, и психологическая детализация в дневниках
(1847-1853); кроме того, он имел богатый опыт литературного критика. Как
художник Ч. более всего связан с традицией философской просветительской прозы
(Лессинг, Д. Дидро. Вольтер, А. Н. Радищев, Герцен), выступая в то же время
новатором, в особенности в разработке политической темы. В контексте русской
литературы 60 гг. созданный Ч. тип "разумного эгоиста",
просветляющего разумом стихию чувств. противостоит различным формам
противоречивого сознания. свойственного героям Тургенева, Л. Толстого, Ф. М.
Достоевского и др. Не свободная от просветительских иллюзий, утверждаемая Ч.
концепция гармоничной личности, встающей на путь революционной борьбы без
пафоса жертвенности, вырастала прежде всего на почве исторической реальности.
Герои Ч. 'были типичны и в своем рационализме и в своем героизме, что
обусловило огромный резонанс "Что делать?" и реализм последующих
произведений, имеющих менее счастливую читательскую судьбу.
В "Что делать? Из рассказов о новых людях" Ч.
продолжил открытую Тургеневым "Отцах и детях" тему нового
общественного деятеля. в основном из разночинцев, сменившего тип "лишнего
человека". По отношению к тургеневскому роману произведение Ч. полемично:
"нигилизму" Базарова противостоят позитивные взгляды "новых
людей", его одиночеству и трагической смерти - их сплоченность и стойкость
("Отцы и дети" как необходимый фон восприятия подчеркнуты фамилиями
Кирсанова и Лопухова, последняя напоминает о словах Базарова: "...а из
меня лопух расти будет..." - Тургенев И. С. Поли. собр. соч. и писем: В 30
т. - М., 1981.- Т. 7.- С. 121).
Несмотря на "эзопов язык", используемый в борьбе с
цензурой (названия глав, акцентирующие любовно-семейный сюжет, авантюрно- интригующее
начало, загнанный в глубь повествования сюжет об "особенном человеке"
- революционере, система перифраз, аллегорий, цитат и пр.), мировоззрение Ч.
нашло в романе четкое выражение, чему способствовала активность
автора-повествователя как интерпретатора событий. Через голову
"проницательного читателя" автор многократно обращается к части
публики, способной стать "новыми людьми", разъясняя ей конкретную
программу действий. Это роман художественно-публицистический.
Действительность предстает в "Что делать?" в трех
временных измерениях: прошлое - "старый порядок", идейно изживший
себя, хотя и господствующий; настоящее (деятельность "новых людей");
будущее (его абрис в духе идей утопического социализма дан в "Четвертом сне
Веры Павловны"). Через все произведение проходит антитеза старых и
"новых людей", поступки которых кажутся странными обывателям (Марье
Алексеевне, "проницательному читателю"); их удивление, непонимание -
источник комических ситуаций. Отношение к представителям прошлого
дифференцировано: жизнь праздная (Сторешниковы. Серж) на аллегорическом языке
романа - "фантастическая грязь"; трудовая, в заботах о куске хлеба,
вырабатывает "злые", но дельные характеры (Марья Алексевна) - это
"реальная грязь", из которой "родится пшеница"
("Второй сон Веры Павловны")-
Романтический пафос произведения - в устремленности к
социалистическому идеалу, будущему, когда тип "нового человека"
станет "общею натурою всех людей" (Что делать? - С. 149; далее
указываются стр.). Прообразом будущего выступают и личные отношения "новых
людей", разрешающих конфликты на основе гуманной теории "расчета
выгод" (новая мораль оттенена традиционностью сюжетного мотива любовного
треугольника: Вера Павловна - Лопухов - Кирсанов), и их трудовая деятельность
(организация швейных мастерских, учеба Веры Павловны на врача и др.). Эти
подробно освещенные сферы жизни "новых людей" соотнесены с потаенным,
"эзоповым" сюжетом, главным героем которого выступает
профессиональный революционер Рахметов. Но он не одинок: упоминается о
"восьми образцах этой породы", несомненно участие в нелегальной
борьбе Лопухова - Бьюмонта после его ухода "со сцены", мужа
"дамы в трауре" и др. Темы любви, труда, революции органично связаны
в романе, герои которого исповедуют "разумный эгоизм", стимулирующий
нравственное развитие личности: "О, сколько наслаждений развитому
человеку! Даже то, что другой чувствует как жертву, горе, он чувствует как
удовлетворение себе, как наслаждение, а для радостей так открыто его сердце, и
как много их у него!" (С. 233). На высшей ступени этой лестницы развития
стоит "особенный человек" Рахметов, сын богатого помещика, ушедший в
революцию, "ригорист", живущий только интересами "дела". В
ссылке на "натуру", разную у "обыкновенных порядочных" и
"особенных" людей, сказался антропологизм Ч. Реалистический принцип
типизации последовательнее выдержан в Рахметове, суровое мужество которого
продиктовано условиями революционной борьбы нач. 60 гг. Призыв к светлому и
прекрасному будущему, исторический оптимизм Ч., мажорный финал сочетаются в
романе с осознанием трагической судьбы его "новых людей":
"...еще немного лет, быть может и не лет, а месяцев, и станут их
проклинать, и они будут согнаны со сцены, ошиканные, страмимые" (С.49).
Публикация романа вызвала целую бурю в критике. На фоне многочисленных
обвинений Ч. в безнравственности, отсутствии художественности и пр., остроумно
высмеянных в сатирических стихах В. С. Курочкина в "Искре"
("Молодая жена! Ты "Что делать?" взяла?"; "Нет,
положительно, роман "Что делать?" нехорош!", 1863), выделяется
серьезностью разбора статья Н. Н. Страхова "Счастливые люди".
(Библиотека для чтений. - 1865.- № 4). Признав жизненную основу и
"напряжение вдохновения" автора, "органический" критик
оспорил рационализм и оптимизм "новых людей" (скрытого трагизма романа
он не увидел) и отсутствие между ними глубоких конфликтов. М. Е.
Салтыков-Щедрин ("Наша общественная жизнь" // Современник. - 1864.- №
1, 3), выразив сочувствие общей идее романа, отметил, что в ее воплощении автор
"не мог избежать некоторой произвольной регламентации
подробностей..." (Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. -М., 1968. -Т.
6. - С. 324). Горячим пропагандистом романа стал Д. И. Писарев, выступивший с
подробным анализом его содержания ("Новый тип" // Русское слово. -
1865.- № 10; впоследствии 1 статья была названа "Мыслящий
пролетариат").
Исключительное место в русской литературе занимает "Что
делать?" по силе воздействия на общественную жизнь: под его влиянием
устраивались мастерские, коммуны, в частности "коммуна" В. А.
Слепцова (см.: Чуковский К. И. История слепцовской коммуны Чуковский К. И, Люди
и книги шестидесятых годов. - Л., 1934).. Герои Ч. и в особенности Рахметов
повлияли на формирование характера многих деятелей освободительного движения.
Роман стимулировал нравственные и художественные искания русских писателей: как
последователей Ч. ("Степан Рулев" Н. Ф. Бажин?), "Андрей
Кожухов" С. М. Степняка-Кравчинского, "На жизнь и смерть" В. В.
Верви-Флеровского и др.), так и оспаривающих его взгляды, концепцию личности
("Записки из подполья", "Преступление и наказание"
Достоевского, "Некуда" Н. С. Лескова, "Живой труп" Л.
Толстого и др.).
К "Что делать?" тематически близки написанные в
крепости повесть "Алферьев", роман "Повести в повести",
цикл "Мелкие рассказы". Здесь также противопоставлены
"новые" и старые люди и утверждается странная в глазах обывателя - не
своекорыстная и свободная от лицемерных условностей - новая мораль. Однако
решение образа автора здесь иное: он скрыт за системой рассказчиков. Стремление
к "объективным" способам изображения характерно и для последующих
произведений ("История одной девушки", "Отблески сияния",
пьесы и др.), включая "Пролог. Роман из начала шестидесятых годов".
В "Прологе" (предназначавшемся для публикации за
рубежом) политическая тема непосредственно отражена в сюжете, в особенности в
первой части ("Пролог пролога"), где воссоздана на широкой
прототипической основе борьба демократов с либералами и консерваторами в связи
с начатой в Петербурге предреформенной кампанией (действие происходит в 1857
г.). Вождем демократов выступает журналист Волги", в котором узнаются
многие черты самого Ч. Незаконченность второй части ("Из дневника
Левицкого за 1857 год"), посвященной в основном жизни Левицкого (его
прототип - Добролюбов) в деревне. не позволяет в полном объеме судить о
деятельности этого героя, революционная направленность которой подчеркнута
тщательной конспирацией. В изображении "новых людей" Ч. отходит от
принципа группового портрета, используемого в "Что делать?" (характеристики
Лопухова и Кирсанова). Герои существенно расходятся в понимании перспектив
общественного развития, спорят по тактическим вопросам (политический реализм и
"апатия" Волгина противостоят нетерпению Девиц- кого, некоторым
либеральным иллюзиям Соколовского и в особенности Нивельзина). Оценивая в конце
60 гг. (в условиях спада крестьянского движения, эволюции либерализма, развития
народничества) предреформенную "весну". Ч. в гораздо большей степени,
чем в "Что делать?", обнажает трудности, стоящие перед
"мужицкими" демократами в связи с неподготовленностью масс к революции.
Трезвый анализ Волгиным общественно-политической ситуации, его революционная
тактика - не только ретроспекция Ч.. но и, вероятно, предостережение народникам
(с которыми он тесно общался в Александровском заводе).
В юмористическом ключе изображены .в романе либералы -
"прогрессисты" (Рязанцев и его почитатели), в гротескно-сатирическом
- правительственные чиновники - деятели реформы (Савелов, Чаплин). Их
беспринципность проявляется не только в политике, но и в личных отношениях
(история Савеловой). Своеобразной параллелью к трудностям политического руководства
массами выступает в романе, тема помощи отдельной личности. В ошибочных первоначальных
прогнозах Волгина относительно Савеловой. Левицкого относительно Анюты, Настеньки,
в его тщетной попытке воздействовать на Мерк ощутима автополемика с "Что
делать?" (история Настеньки Крюковой и др.). Однако автополемические
мотивы "Пролога" не следствие пересмотра концепции личности и теории
"расчета выгод"; рассуждая, извлекая уроки из заблуждений, главные
герои проходят школу самовоспитания, учатся быть руководителями. Факты
повседневности осмысляются как симптомы тенденций, которые нужно учитывать в
политике (случай с Чекаловым). В целом "Пролог" свидетельствует о развитии
революционной мысли Ч. в пореформенный период.
Соч.: Полн. собр. соч.: В 15 т. 1 Под обш. ред. Б. Л.
Козьмина и др.-М.. 1939-1953. Т. 16 (дополнит.): Что делать? Из рассказов о
новых людях 1 Изд. полют. Т. И. Орнатсная и С. А. Рейсер. -Л., 1975
|
 |
|
