|
Генри Миллер. Тропик Рака
Генри Миллер. Тропик Рака
Генри Миллер. Тропик Рака
Опытным
полем, на котором развертывается парадоксальное и противоречивое течение одной
человеческой жизни — жизни неимущего американца в Париже рубежа 1920—1930-х
гг., — становится, по существу, вся охваченная смертельным кризисом западная
цивилизация XX столетия.
С
Генри, героем книги, мы впервые сталкиваемся в дешевых меблирашках на
Монпарнасе на исходе второго года его жизни в Европе, куда его привело непреодолимое
отвращение к регламентированно-деловому, проникнутому духом бескрылого
практицизма и наживы образу жизни соотечественников. Не сумев прижиться в
мелкобуржуазном кругу бруклинских иммигрантов, из семьи которых он родом, «Джо»
(как называют его иные из теперешних приятелей) стал добровольным изгоем из
своего погрязшего в материальных заботах отечества. С Америкой его связывает
лишь память о вернувшейся на родину бывшей жене Моне да постоянная мысль о
денежном переводе из-за океана, который вот-вот должен прийти на его имя. До
поры делящий крышу с перебивающимся случайными приработками
литератором-эмигрантом Борисом, он постоянно одержим мыслью о том, как добыть
денег на пропитание, и еще — спорадически накатывающими приступами эротического
влечения, от времени до времени утоляемого с помощью жриц древнейшей профессии,
которыми кишат улицы и переулки богемных кварталов французской столицы.
Герой-повествователь
— типичное «перекати-поле»; из бесчисленных житейских передряг, складывающихся
в цепь осколков-фрагментов, его неизменно выручает интуитивный здравый смысл и
приправленная порядочной дозой цинизма неистребимая тяга к жизни. Он ничуть не
лукавит, признаваясь самому себе: «Я здоров. Неизлечимо здоров. Ни печалей, ни
сожалений. Ни прошлого, ни будущего. Для меня довольно и настоящего».
Париж,
«точно огромный заразный больной, разбросавшийся на постели […] Красивые улицы
выглядят не так отвратительно только потому, что из них выкачан гной». Но
Генри/Джо обитает в естественном для него окружении шлюх, сутенеров, обитателей
борделей, авантюристов всех мастей… Он с легкостью вписывается в жизнь
парижского «дна», во всей его натуралистической неприглядности. Но мощное
духовное начало, тяга к творчеству парадоксально сосуществуют в натуре
Генри/Джо с инстинктивным гласом утробы, превращая шокирующий физиологичностью
деталей рассказ о теневой стороне бытия в феерическую полифонию возвышенного и
земного.
Презирающий
отечество как образцовую цитадель вульгарной буржуазности, не питающий ни
малейших иллюзий относительно перспектив всей современной цивилизации, он
движим честолюбивым стремлением создать книгу — «затяжное оскорбление, плевок в
морду Искусству, пинок под зад Богу, Человеку, Судьбе, Времени, Любви,
Красоте…» — и в процессе этого на каждом шагу сталкивается с неизбывной
прочностью накопленной человечеством за века Культуры. И Спутники, к которым
прибивает Генри/Джо полуголодное существование, — тщетно взыскующие признания
литераторы Карл, Борис, Ван Норден, драматург Сильвестр, живописцы Крюгер, Марк
Свифт и другие — так или иначе оказываются перед лицом этой дилеммы.
В
хаосе пораженного раковой опухолью отчуждения существования неисчислимого
множества одиночек, когда единственным прибежищем персонажа оказываются
парижские улицы, каждое случайное столкновение — с товарищем по несчастью,
собутыльником или проституткой — способно развернуться в «хэппенинг» с
непредсказуемыми последствиями. Изгнанный с «Виллы Боргезе» в связи с
появлением экономки Эльзы Генри/Джо находит кров и стол в доме драматурга Сильвестра
и его подруги Тани; затем обретает пристанище в доме промышляющего торговлей
жемчугом индуса; неожиданно получает место корректора в американской газете,
которое спустя несколько месяцев по прихоти случая теряет; потом, пресытившись
обществом своего помешанного на сексе приятеля Ван Нордена и его вечно пьяной
сожительницы Маши (по слухам — русской княгини), на некоторое время становится
преподавателем английского в лицее в Дижоне, чтобы в конце концов весною
следующего года снова оказаться без гроша в кармане на парижских улицах, в еще
более глубокой убежденности в том, что мир катится в тартарары, что он — не
более чем «серая пустыня, ковер из стали и цемента», в котором, однако,
находится место для нетленной красоты церкви Сакре-Кёр, неизъяснимой магии
полотен Матисса («…так ошеломляет торжествующий цвет подлинной жизни»), поэзии
Уитмена («Уитмен был поэтом Тела и поэтом Души. Первым и последним поэтом.
Сегодня его уже почти невозможно расшифровать, он как памятник, испещренный
иероглифами, ключ к которым утерян»). Находится место и царственному хороводу
вечной природы, окрашивающей в неповторимые тона городские ландшафты Парижа, и
торжествующему над катаклизмами времени величавому течению Сены: «Тут, где эта
река так плавно несет свои воды между холмами, лежит земля с таким богатейшим
прошлым, что, как бы далеко назад ни забегала твоя мысль, эта земля всегда была
и всегда на ней был человек».
Стряхнувший,
как ему кажется, с себя гнетущее ярмо принадлежности к зиждущейся на
неправедных основах буржуазной цивилизации Генри/Джон не ведает путей и
возможностей разрешить противоречие между охваченным лихорадкой энтропии
обществом и вечной природой, между бескрылым существованием погрязших в
мелочной суете современников и вновь и вновь воспаряющим над унылым горизонтом
повседневности духом творчества. Однако в страстной исповедальности
растянувшейся на множество томов автобиографии Г. Миллера (за «Тропиком Рака»
последовали «Черная весна» (1936) и «Тропик Козерога» (1939), затем вторая
романная трилогия и полтора десятка эссеистических книг) запечатлелись столь
существенные приметы и особенности человеческого удела в нашем бурном и
драматичном веке, что у эксцентричного американца, стоявшего у истоков
авангардистских исканий литературы современного Запада, и сегодня немало
учеников и последователей. И еще больше — читателей.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://briefly.ru/
|